сопровождении гвардейцев с немецким триколором, к удивлению и ужасу своих придворных. Маленькая процессия медленно двигалась сквозь толпы ликующих людей, то и дело останавливаясь, чтобы монарх мог произнести короткую импровизированную речь, выражающую его поддержку немецкого национального дела.23
Четыре дня спустя король отправился в Потсдам, чтобы встретиться с командующими армиями, все еще разъяренными тем, что их вывезли из Берлина. "Я приехал поговорить с вами, - сказал он собравшимся офицерам, - чтобы доказать берлинцам, что они не должны ожидать реакционного удара из Потсдама". Кульминацией стало экстраординарное заявление короля о том, что он "никогда не чувствовал себя свободнее и спокойнее, чем под защитой своих граждан".24 По словам одного из очевидцев, Отто фон Бисмарка, эти слова были встречены "таким ропотом и лязгом сабель, какого король Пруссии в окружении своих офицеров никогда не слышал и, надеюсь, никогда больше не услышит".25 Немногие эпизоды более лаконично, чем этот, передают всю сложность положения короля в первые дни революции. Он подозревал - как оказалось, вполне обоснованно - что среди его отчужденных командиров начинают распространяться реакционные заговоры, и намеревался пресечь их в зародыше, заручившись новой уверенностью в их верности его персоне.26 Но встреча имела и более широкую общественную функцию: тексты выступления короля были почти сразу же опубликованы в берлинских газетах Vossische и Allgemeine Preussische Zeitung, чтобы заверить город, что король отделил себя (по крайней мере, на данный момент) от своих военных, что его приверженность революции была подлинной.
В течение следующих нескольких недель в Пруссии начал формироваться новый политический порядок. 29 марта премьер-министром был назначен выдающийся рейнский предприниматель Людольф Кампхаузен, один из ведущих либералов в Объединенном сейме 1847 года. В состав нового кабинета министром финансов вошел либеральный рейнский предприниматель и провинциальный делегат Давид Ганземанн. Через несколько дней после открытия сессии в начале апреля Второй объединенный сейм принял закон о выборах в учредительное прусское Национальное собрание. Выборы были непрямыми - избиратели выбирали коллегию выборщиков, которые, в свою очередь, голосовали за депутатов. В остальном это был удивительно прогрессивный механизм: все взрослые мужчины имели право голоса при условии, что они проживали в одном и том же месте не менее шести месяцев и не получали пособие по бедности. Майские выборы привели к формированию собрания, в котором преобладали либеральные и леволиберальные взгляды. Около шестой части депутатов составляли ремесленники и крестьяне - это больше, чем во франкфуртских или венских революционных собраниях. Консерваторов было мало; только 7 % депутатов нового Национального собрания были землевладельцами.27 Соответственно, собрание проявило твердость в решении ключевых символических вопросов. Летом и ранней осенью 1848 года оно приняло резолюции, предлагавшие сузить пределы власти монархической исполнительной власти, требовавшие подчинения армии власти конституции и призывавшие отменить права сеньоров на охоту без компенсации - охотничья политика была мощным оружием классовой войны.
Правительство Кампхаузена приложило немало усилий, чтобы новая Пруссия управлялась на либеральных принципах. С королем и его консервативными советниками велась ожесточенная борьба по поводу политики в отношении поляков: министр иностранных дел Кампхаузена барон Генрих Александр фон Арним-Суков, либерал, занимавший пост прусского министра в Париже до марта 1848 года, выступал за уступки польскому национальному движению, в то время как король и его советники не хотели отдалять Россию, создавая впечатление, что она поощряет поляков. Предсказуемо, министр иностранных дел был вынужден уступить в этом вопросе, и прусская армия была направлена в Позен для подавления волнений в мае. Разногласия возникли и по деликатному вопросу о совместной ответственности министров за ведение военных дел. Фридрих Вильгельм, как и его предшественники, считал личное командование прусским монархом армией, так называемый Kommandogewalt, неотъемлемым атрибутом своего суверенитета и не желал идти на какие-либо уступки в этой области; сделать это, сообщил он кабинету в характерных экстравагантных выражениях, было бы "несовместимо с моей честью как человека, пруссака и короля и привело бы меня прямо к отречению от престола".28 И снова министерство пошло на попятную.
Неудивительно, что много споров вызвал и проект новой конституции, подготовленный в спешке правительством Кампхаузена в надежде, что он будет готов к представлению Национальному собранию после его открытия 22 мая. Фридрих Вильгельм был недоволен многими аспектами этого документа и позже назвал свои обсуждения конституции с министрами "самыми отвратительными часами в моей жизни". В исправленный проект были внесены изменения, утверждавшие, что монарх является королем "по милости Божьей", что он осуществляет исключительный контроль над армией и что конституция должна пониматься как "соглашение" (Vereinbarung) между ним и его народом (в отличие от основного закона, навязанного государю народной волей).29
К тому времени, когда в июне этот долго обсуждавшийся документ предстал перед Национальным собранием, настроение в городе и в самом собрании начало портиться. В Берлине, как и во многих других частях Пруссии и Германии, левые радикалы становились все более многочисленными и уверенными в себе. Появлялись организации и газеты, которые выражали чаяния тех, кто отвергал элитарность либеральной программы. На улицах тоже появились признаки того, что либеральное правительство теряет власть над народным мнением. Возникли ожесточенные разногласия по поводу того, как распорядиться наследием мартовского восстания. Следует ли ретроспективно декриминализировать восстание? Этот вопрос вызвал ожесточенные споры в Национальном собрании Берлина. Когда большинство депутатов отказалось признать законность восстания, радикальный депутат Юлиус Берендс выступил с громогласной речью, в которой напомнил депутатам, что своим существованием собрание обязано баррикадным бойцам 18-19 марта. Примерно в то же время демократическая газета Die Lokomotive обвинила Национальное собрание в отрицании своего происхождения, "как плохо воспитанный мальчик, который не уважает своего отца".30 Мемориальная процессия в честь "мартовских павших" собрала более 100 000 человек, но практически все они были рабочими, работницами и подмастерьями, или, говоря проще, людьми из того же социального слоя, что и сами погибшие баррикадные бойцы. Мещане из среднего класса, которые преобладали в Национальном собрании, были заметной редкостью.
В этой все более неспокойной обстановке шансы получить большинство в Национальном собрании для принятия компромисса, закрепленного в первом проекте конституции, были невелики. Когда ему это не удалось, 20 июня Кампхаузен подал в отставку, и Ганземану было предложено сформировать новое правительство. Премьер-министром нового кабинета стал либеральный восточно-прусский дворянин Рудольф фон Ауэрсвальд (Ганземан остался министром финансов). В течение следующего месяца конституционный комитет собрания, под председательством выдающегося демократа Бенедикта Вальдека, представил на рассмотрение собрания контрпредложение. Новый проект конституции ограничивал право монарха блокировать законодательство, предусматривал создание подлинно народного ополчения (отголосок программы радикальных военных реформаторов), предлагал введение гражданского брака и устранял последние следы родовых привилегий в сельских районах.31 Этот проект вызвал не меньше споров, чем предыдущий. Последовавшие за
